Где бы мы ни были — в городе, в деревне, на пароходе, в поезде или самолете, — всюду нам задавали один и тот же вопрос: «Почему вы посвятили свою жизнь изучению живых существ?» Признаться, нам никогда не нужно было спрашивать себя об этом.

Правда, и многое другое пленяло нас; мы достаточно часто отвлекались, чтобы знать, какое огромное удовлетворение ждет нас повсюду. Однако после каждого увлечения мы обнаруживали, что снова возвращаемся, как в родную обитель, в многообразный мир современных животных и растений, к поразительной истории происхождения человека и животных; возвращаемся к паутине изменчивых связей, объединяющих воедино эти удивительные живые существа. «Где еще, — спрашиваем мы себя, — можно встретить такую тонкую и сложную организацию, обладающую способностью к постоянным изменениям и так настоятельно требующую к себе внимания?» И каждое новое открытие усиливает это чувство восхищения.

Мы познаем мир с помощью многих чувств, а не только слуха, зрения, обоняния и — при непосредственном контакте — осязания и вкуса. Аристотель выделил эти пять чувств и дал схему, которой следовали более двух тысяч лет. Как и другие ученые до него, Аристотель питал пристрастие к маленьким числам. Пять чувств вписывались в этот магический ряд: одна истина, два пола, три грации, четыре темперамента. Сегодня эта цепочка продолжается. Каждый ирландец назовет вам шесть графств; мы говорим о семи чудесах света, восьми нотах в октаве, девяти жизнях у кошки. Такие числа очень удобны, даже если они слишком упрощают дело.

Осязание кажется нам простым чувством. Оно рассказывает в темноте о наличии камня и об его форме, но не о том, что он холодный. Наша кожа содержит особые нервные окончания, которые информируют мозг о том, получает наше тело тепло или теряет его. Ночью мы отдаем тепло камню, но если перед этим подержать пальцы в ледяной воде, то камень будет теплее пальцев и тепло сообщится коже, которая передаст нам, что камень, к которому мы прикоснулись, — «теплый». Однако мозг приходит в замешательство, когда кожа теплой руки сообщает ему о том, что камень на ощупь холодный, а кожа другой, охлажденной — что тот же камень теплый. Какой же руке верить?

У различных птиц, которых приручает человек, будь то некоторые виды домашних попугаев или дикие гаички, прилетающие к нашим кормушкам, мы совершенно ясно наблюдаем две различные реакции — на прикосновение птиц к предмету и на прикосновение предмета к ним. Гаичка или попугай с удовольствием отдохнет, усевшись на палец, и даже поклюет. Птица может просто почистить перышки, будто она сидит на ветке, а не на пальце. Однако эта же птица испуганно отлетит от приближающегося пальца или даже клюнет нас, если мы захотим погладить пушистые перышки у нее на грудке. Птица не боится пальца; она прыгает на нем и чирикает, радуясь новому, более благоприятному положению, но она просто не хочет, чтобы ее трогали, и показывает это. Только очень дружески расположенный к нам попугай, если у него к тому же хорошее настроение, повернет в нашу сторону клюв и распушит перья на шее, как бы приглашая почесать его головку.

Наверное, многие из нас протягивали палец к спящей кошке и почесывали у нее за ухом. Ухо дергается, но кошка продолжает спать. Или мы щекотали былинкой подушечку лапы кошки, при этом у нее начинала дергаться лапа. Если воздействовать этими слабыми раздражителями достаточно долго, кошка проснется, чтобы посмотреть, в чем дело.

Наши реакции на щекотание весьма разнообразны. Если мы крепко спим, можно время от времени проводить перышком по ступне, и это не вызовет никакой реакции. Если сон не очень крепок, мы отдернем ногу, не просыпаясь, а проснувшись, даже не вспомним об этом. Однако для бодрствующего человека такое раздражение может стать настоящей пыткой и, если продолжать щекотку, даже может привести к истерике.

Движение — вот что мы замечаем. Предположим, что на голую спину загорающего сядет насекомое, которое весит вдвое меньше зернышка яблока. Если оно просто проползет немного и улетит прочь, участок кожи, которого оно касалось, подвергнется вибрации, хотя и очень слабой. Кожа на этом месте может даже зудеть, пока мы не почешем ее как следует. Однако, если на то же место упадет зернышко яблока, мы ощутим это лишь в момент падения, а затем перестанем обращать на него внимание и забудем о нем, потому что оно лежит неподвижно.

В пределах земной атмосферы почти все рождает звук. Молния проскакивает между тучами и землей, нагревая воздух на своем пути и порождая взрывную волну, которая уносится «со скоростью звука» в виде громовых раскатов.

Еще не так давно раскаты грома вселяли в человека ужас. Нас все еще тревожит электрический шторм, разразившийся поблизости от нас, но мы стараемся заглушить тревогу хотя бы с помощью маленькой игры, которой научили нас родители. Если сосчитать, через сколько секунд после вспышки молнии ударит гром, и разделить это число на три, то можно узнать, сколько километров отделяет нас от источника грозового разряда. Чаще всего грозы обходят нас стороной, приближаясь не больше чем на полтора километра. И только тогда, когда и громовой удар, и вспышка происходят одновременно, возникает опасность, так как в воздухе при обычной температуре звук за 1 секунду пробегает расстояние в 340 метров. Если у вас не остается времени для подсчета, молния поразит вас!

Человечество по-настоящему начало интересоваться глубинами моря лишь в первой трети XX века, когда население континентов превысило 200 миллионов. Можно подумать, что людей толкнула в воду сама жизнь. А ведь более двух третей земного шара покрыто океанами. Океаны образуют самое большое и самое древнее царство, в котором обитают живые существа. древних морях в бесконечно давние времена животные начали производить и улавливать звуки — сигналы. Но, очевидно, мы так никогда и не узнаем, у кого они появились сначала — у ракообразных или у рыб.

Даже сама мысль о том, что животные могут общаться с помощью звуков в «безмолвном мире» океанов, получила широкое признание ученых лишь после 1940 года. И только в 1944 году наш Департамент морского флота наконец решился произвести испытания подводной системы связи, хотя еще за семь лет до этого доктор Морис Эвинг, выдающийся океанограф, возглавляющий сейчас Ламонтскую геологическую обсерваторию Колумбийского университета, предложил свою систему, которая используется в настоящее время.

Каждое время года имеет свой особый смысл и предлагает нам вновь и вновь наслаждаться уже известными прелестями: долгожданным теплом весеннего солнца, благоуханием летних цветов, фруктами осени, веселым отблеском огня и треском горящих в камине поленьев холодным зимним вечером. Мы думаем о земле, зеленеющей после апрельских ливней, об июльских поездках за город, об октябрьских осенних листьях и чистой белизне снега, блестящего под лучами январского солнца.

О времени года нельзя судить по погоде. Она слишком переменчива. Если долгое время регистрировать ежедневные температуры в каком-нибудь определенном месте, то вы обнаружите зимой такие теплые дни, что по температуре они равны холодным летним дням. Часто выдаются такие осени, когда кажется, что на целую неделю или даже больше вернулась весна. Мы можем, конечно, распознать время года по высоте полуденного солнца на небе или соотношению длительности дня и ночи. Но закрыв глаза, мы с гораздо большим наслаждением определим его по голосам окружающих животных.

Одной из наших ценнейших способностей является умение определять, откуда приходит звук. Даже если закрыть глаза, мы по слуху мысленно представим картину окружающего нас мира и уловим происходящие в нем изменения. Действительно, звук имеет определенные преимущества перед светом, помогая нам узнавать о происходящем вокруг. Звук свободно путешествует, огибая всевозможные препятствия, и рассказывает о событиях, которых мы не видим. Отражаясь от больших поверхностей, он в виде эха попадает в наши уши, и мозг подсознательно использует и эту информацию.

Благодаря способности улавливать направление звука мы стали прекрасной мишенью для коммерческих фирм, занимающихся распространением стереофонической музыки; они рекламируют особое оборудование, которое, по их утверждению, в обычной жилой комнате воспроизводит объемное звучание целого оркестра. Но наши уши слишком чувствительны и не создают эту иллюзию, если мы, конечно, не пожелаем слушать музыку через наушники, держа голову неподвижно в фиксированном положении. Стоит нам повернуть голову, как эта иллюзия исчезнет и нам покажется, что оркестр, который мы слушаем, сместился и снова находится прямо перед нами.

Думая об опасностях, подстерегающих аквалангиста, мы прежде всего представляем себе хищных акул, зубастых барракуд, бесшумных осьминогов или стрекающие кораллы. Редко мы сознаем, что нам грозит гораздо более обыденная опасность — внезапное истощение сил, когда наше тело теряет слишком много тепла в холодной воде. Однако аквалангисты должны всегда помнить об этом и прибегать к особым мерам предосторожности, так как кожа быстро перестает информировать их о том, что они продолжают терять энергию. Часовые мастера предложили своего рода подводный будильник, который должен в определенный момент чуть-чуть встряхнуть запястье ныряльщика, так как легко забыть, что наше суждение о температуре определяется исключительно предшествующими ощущениями. Обычно мы воспринимаем разницу в температуре в течение очень короткого времени, когда входим в воду и только что смоченная кожа сообщает о том, что океанские волны прохладны, а вода в ванне теплая. Мы быстро привыкаем к новой температуре окружающей среды.

С тех пор как человек приобрел способность что-либо чувствовать, он узнал, что при сильном ударе по глазу возникает ощущение света и боли. Даже удар по голове может оказаться достаточным механическим раздражением для того, чтобы у нас «искры из глаз посыпались». Однако до конца 20-х годов прошлого столетия этому явлению не было дано никакого научного объяснения. Именно тогда выдающийся немецкий физиолог Иоганнес Мюллер в возрасте чуть более двадцати лет неожиданно понял, что назначение нерва определяет смысл передаваемой по нему информации. Та часть мозга, к которой подходит от глаза оптический нерв, может воспринимать пришедшие сигналы только в виде зрительных ощущений, хотя особенно сильные возбуждения могут распространяться и на другие области мозга, вызывая ощущение боли.

Нервные сигналы, приходящие от глаза, носа и других частей тела, являются однотипными. Они представляют собой электрохимические изменения, которые пробегают по нерву с большой скоростью (свыше 120 метров в секунду) в виде дискретных импульсов продолжительностью около 0,0001 секунды. Если раздражитель сильный, импульсы могут следовать один за другим каждую тысячную долю секунды. Или нерв может передавать их с большими интервалами, часто в виде вспышек активности, что дает мозгу дополнительную информацию, записанную в простом коде.

Никто не может с уверенностью сказать, когда именно на протяжении сотни миллионов лет первые живые организмы в древнейших морях начали улавливать доносившиеся до них молекулы особых химических веществ. Это произошло задолго до появления первого глаза и первого уха, за много тысячелетий до того дня, когда животные начали выползать на сушу и изучать приносимые ветром запахи. Ведь чувство обоняния возникло гораздо раньше, нежели самые древние холмы. Оно предшествовало всем другим чувствам, с помощью которых животное могло на расстоянии ощущать присутствие пищи, особей противоположного пола или приближение опасности.

Хотя чувство обоняния уходит корнями в глубь веков и человек хорошо умеет различать запахи, оно по-прежнему окутано тайной. Мы выигрываем немного, когда сравниваем нашу относительную невосприимчивость к благоуханию самки непарного шелкопряда с удивительной чувствительностью самцов этих насекомых. Непарный шелкопряд не обращает ни малейшего внимания на аромат горячих хлебцев, маринованных огурцов или жареного мяса. Наш нос по крайней мере в пять раз чувствительнее обонятельного органа пчелы к запаху розмаринового масла, но пчела в сорок раз чувствительнее нас к метилгептанону!

Изысканная, хорошо приготовленная пища всегда обладает приятным запахом и вкусом, и каждая нация гордится своими кулинарными традициями. Что представляла бы собой итальянская или французская кухня без чеснока и лука? Как бы мы распознавали особые блюда Мексики и других южных стран, если бы не привкус острого красного толченого перца? Из чего бы делал различные приправы повар на Дальнем Востоке, если бы на его полках не было имбиря из тропических стран Азии и кардамона для кэрри с Цейлона? И правда, как бы нам понравились прекрасные бифштексы без соли и настоящего перца из Восточной Индии?

Сегодняшняя реклама предлагает «28 ароматов», приятных на вкус, а также приглашает испробовать различные блюда с такими искусными приправами, что устоять перед ними невозможно. Даже самая простая пища приобретает особый вкус, если к ней добавить приправу, конечно, в разумных количествах. Владельцы ресторанов учитывают этот факт, и поэтому посетителям всегда предлагается полный ассортимент приправ, который уже стал почти стандартным: сахар, соль, перец, уксус, горчица, томатный соус и особые специи из перца или острый вустерширский сыр.

Кажется вполне естественным, что одно из самых ранних упоминаний о жажде пришло к нам из пустынь Египта. Около сорока столетий назад Синух, приближенный фараона Аменемхета I, чуть не умер от жажды, когда пересекал Суэцкий перешеек одном из бесценных письменных источников древнего Египта сохранилось описание отчаянного положения Синуха, у которого язык прилип к нёбу, горло горело и все тело жаждало влаги. «Это и есть вкус смерти», — сказал он себе.

И сегодня такие ощущения все еще представляют собой реальную опасность. Ни один человек не проживет и трех недель, если его совершенно лишить воды. С водой, но без пищи, он может протянуть целый месяц. Однако в нашем организме, видимо, имеется большой запас воды: она составляет 50–60 % веса тела у взрослых людей. Человек может потерять примерно пятую часть этого количества. Если же он потеряет еще больше жидкости, то умрет, а если меньше — выживет и сможет восполнить свой внутренний запас. Не имеет значения, произошла ли эта потеря внезапно, в течение одного дня, как это иногда случается с людьми в жарких пустынях, или на протяжении нескольких недель. 1821 году некий прославившийся француз довел себя до смерти, упорно отказываясь что-либо выпить: он продержался 17 дней. Еще на пятнадцатый день он мог сохранить себе жизнь. Потерпевшие кораблекрушение, которые пробыли пятнадцать дней без воды, выдержали это тяжелое испытание.

Открытия последних лет в области физиологии человеческого мозга заставляют нас во многом изменить представление о нем. Мы больше не можем считать это вместилище сознания, осуществляющее непроизвольный контроль над организмом, всего лишь сложной телефонной станцией, устанавливающей связь между чувствами и мышцами или жéлезами. Недостаточно допустить также, что мозг, награждая нас памятью, выполняет роль вычислительной машины и магнитофона с запасами ленты на всю жизнь. Правда, мы все еще спорим о том, что означает «душа», и неохотно тратим время на поиски анатомического места ее обитания. Но мы все больше и больше убеждаемся в том, что в нашем мозговом аппарате скрываются некие таинственные чувства, для которых еще не найдены специальные органы.

Насколько расплывчатым и туманным является чувство потребности в пище? По мере приближения часа еды мы невольно начинаем беспокоиться, двигать ногами, ерзать на стуле и чувствуем, что нам становится труднее сосредоточиться на работе. желудке могут возникнуть ритмические сокращения, все более сильные и частые, пока мы не ощутим «голодных болей». Выдающиеся физиологи Б. В. Кэннон и А. Л. Уошберн, которые впервые измерили эти сокращения, заявили в 1912 году, что голод просто является осознанным следствием этих «болей». Их утверждение было опровергнуто, так как после хирургического удаления желудка люди все равно чувствуют голод (хотя и не голодные боли), и все мы продолжаем хотеть есть и после того, как в желудок попадут первые ложки пищи и сигналы от него наконец прекратятся. Мы согласны с камбрайским архиепископом Фенелоном, который еще в XVII веке говорил, что «кулинария представляет собой искусство, которое продолжает разжигать аппетит уже после того, как удовлетворены естественные потребности в пище».

У различных животных — от насекомых и до человека — пища приобретает особое значение, когда самец приносит что-нибудь съедобное в подарок своей подруге, за которой ухаживает. Связь между вкусовым, обонятельным и половым чувствами становится особенно очевидной, когда мужчина приносит своей избраннице коробку конфет. Что касается человека, то мы часто считаем, что этот подарок символизирует ответственность мужчины перед семьей, его готовность обеспечить ее и взять на себя все заботы о ней. По-видимому, такое заключение соответствует примерам из современной жизни, когда родительская забота проявляется в неизмеримо больших масштабах, чем прежде. Американский отец, который предоставляет своему сыну в период его ухаживания за девушками спортивный автомобиль, лишь немногим отличается от африканца из южных районов Сахары, который получает жену в обмен на скот — три телки и два быка за невесту для сына и подобный же выкуп (лобола) за новую жену для себя.

Реакция самки на половой голод осуществляется совершенно иными путями, нежели реакция самца, и обычно связана с другим туманным и непонятным чувством — чувством безопасности. Мы можем назвать это чувство уверенностью в себе, самонадеянностью, способностью полагаться на что-либо и даже старым словом «spirit». Это чувство связано у животных обоего пола с ощущением себя по отношению к миру, который является для них таким же реальным (хотя и глубоко скрытым), как и картина окружающей нас среды, создаваемая в мозгу на основе информации, которая поступает от ушей, глаз и органов осязания. Те вечно робкие и боязливые люди, у кого чувство уверенности в себе недостаточно развито, испытывают из-за этого немало мучений.

У самых различных животных, особенно тех видов, которые строят гнезда или как-либо охраняют свое потомство, чувство безопасности тесно связано с необходимостью обеспечить своих птенцов пищей. Появляются все новые методы для измерения различий такого рода между полами. Недавно была обнаружена интересная особенность в работе человеческого мозга, скрытая где-то в «счетном механизме» его зрительных центров.

В гипоталамической области мозга человека скрыты другие таинственные чувства, для которых еще не найдены специальные центры. Одно из этих чувств уводит нас от реальности и жестких рамок существующих обстоятельств и, по-видимому, больше всего проявляется во время сна. Центр сна также находится в гипоталамусе. Но что такое сон? Основной вид отдыха, состояние, из которого нас быстро можно вывести с помощью различных раздражителей? Ни одна из предложенных до сих пор теорий не дает сколько-нибудь удовлетворительного объяснения этому регулярно повторяющемуся периоду «выключения» сознания. Ни одна из них не объясняет, почему даже добровольное длительное (от 30 до 60 часов) бодрствование приводит к глубоким психологическим изменениям, таким, как потеря памяти, галлюцинации, а иногда и распад личности. Они не могут ответить и на вопрос, почему крупный рогатый скот и овцы в здоровом состоянии, видимо, могут обходиться почти без сна или совсем без сна; впрочем, учитывая, что пищеварительные процессы у жвачных животных усложнены, в этом можно увидеть определенные преимущества.

Как часто, поставив будильник на какой-то для нас непривычный час, мы вдруг возвращаемся к действительности из сонного состояния за минуту или меньше до сигнального звонка! Часы не издают перед этим никакого предупреждающего щелчка, и мы полагаемся на звонок, как на преданного слугу. Многим людям даже не нужно заводить будильник. Они просыпаются в назначенный час, словно их будит внутренний часовой механизм.

Вероятно, большинство из нас достигает этой цели, ежедневно поднимаясь в определенное время суток. Часто мы приписываем это привычке, забывая, что мозг не работает как самохронометр, сообщая, что мы проспали некоторое постоянное количество часов. Наши внутренние часы намного лучше любых песочных. У них имеется 24-часовой цикл, достаточно независимый от того, в котором часу мы легли спать. Если мы каждый день подсознательно ставим их на 6. 30 утра, они толкают нас к пробуждению около этого часа, при условии что накануне мы не легли спать совершенно разбитыми.

В действиях кролика, который, выписывая зигзаги, мчится в темноте ночи к своему дому, и маленького мальчика, играющего наизусть музыкальную пьесу, есть что-то общее, и это нечто большее, нежели просто удовлетворение при достижении цели. Оба они полагаются на мышечные движения, которые совершаются в быстрой последовательности и в результате долгой практики отпечатываются в той части нервной системы, где формируются едва осознанные действия. Поведение и мальчика и кролика зависит от их кинестетического чувства, а не от зрительного запоминания пути или нотной страницы.

Кинестезию часто называют «мышечным чувством», несмотря на то что в действительности ее чувствительные органы расположены не только в самих мышцах, но и в сухожилиях и оболочках суставных сумок. Все эти центры посылают мозгу непрерывный поток информации о совершаемых нами движениях и о давлении или напряжении, создаваемых в различных частях тела. Удивительно, до какой степени мы доверяем нашему кинестетическому чувству, когда передвигаемся в привычной обстановке. Однако особенно отчетливо мы осознаем это, когда кто-нибудь без нашего ведома переставит мебель или перенесет дверь на новое место. Вернее всего, тогда мы сильно ударимся о них. Однако еще сто лет назад не придавали значения нашей способности воспринимать движения, и поэтому ей даже не дали названия.

Наблюдая за малышом, который при попытке сохранить равновесие старается соотнести движения ног с положением гибкого позвоночника, не вспоминаем ли мы о том, как от года до двух с половиной лет сами прилагали огромные усилия, чтобы выполнить эту задачу? Нам потребовались годы практики, прежде чем мы смогли, не расплескав, пронести полный стакан воды. Сначала мы хватали стакан обеими руками и не сводили с него глаз — при этом ноги сами выбирали по возможности лучший путь. Позже нам приходилось проявлять такое же усердное прилежание, чтобы пронести неглубокую тарелку с супом. Вспоминаем ли мы об этих трудностях детства, когда видим официантку, лавирующую в узком проходе, оставленном посетителями между близко сдвинутыми столами, у которой на одной руке балансирует несколько полных тарелок? Или наблюдающего за ней официанта, непринужденно поднявшего над плечом полный поднос суповых чашек?

Впервые в жизни я (Лорус) увидел живых мечехвостов во Флориде, около дока в Пасс-а-Грилль, когда исследовал небольшие углубления в песке, залитые водой после отлива. Поймав одного из них, я отнес его на более высокое место, подальше от воды. Мне было тогда 10 лет. Когда мой интерес к этому существу начал пропадать, отец потребовал, чтобы я отнес его обратно к воде. Тогда и произошло открытие: он сам уже отправился к морю. Независимо от того, как он был положен и какие преграды из песка вырастали на его пути, он безошибочно находил дорогу, толкая свое бронированное тело по направлению к волнам. Как же он узнал, куда идти?

Не у одних только мечехвостов сильно развито чувство направления. Множество других животных полагаются на подобные чувства. Однако еще каких-нибудь десяток лет назад самым распространенным объяснением этого явления было то, которое предложили Чарльз Дарвин, Альфред Рассел Уоллес и некоторые другие. По мнению этих выдающихся ученых, животное возвращается обратно по тому же пути, по которому его доставили в незнакомое место. Такой способ казался настолько простым и логичным, что мало кто продолжал размышлять над этой проблемой. На самом же деле животные выбирают самую короткую дорогу, как будто они могут производить триангуляцию и знают направление к родным местам.

Среди посетителей смотровой галереи на самом верху Эмпайр Стейт Билдинг мы видели недавно двух юношей, которые спорили между собой о марках и моделях автомашин, проезжавших внизу по улице, по дну городского каньона. Отличить мужчину от женщины среди прохожих, находящихся на глубине 400 метров, — это уже хороший показатель остроты зрения. А различение мелких деталей конструкции автомобиля, на которых основывались мнения юношей, — это предел зрительных способностей человека.

Самым маленьким предметом, который большинство людей видит с расстояния в 400 метров, будет мускусная дыня, а яблоко или мышь окажутся невидимыми. Но ястреб, преследующий голубя на высоте смотровой галереи, заметит на тротуаре внизу даже десятицентовую монету, не говоря уж о мыши, в которой он несомненно увидит свою добычу. Когда ястреб максимально напрягает зрение, он исследует поверхность земли как бы с помощью восьмикратной линзы.

Найдется ли сегодня хоть один цивилизованный человек, который с наступлением сумерек, когда становится слишком темно, чтобы читать газету, не скажет: «Давайте включим свет». При этом он не заметит, что в природе наступил самый волнующий час — ночная смена караула. Именно в это смутное беспокойное время, когда день сменяется ночью, когда дневные животные ищут в наступающей темноте место для ночлега, а ночные — робко вылезают из укрытий, многие из них становятся жертвой притаившихся в засаде хищников.

Небо, которое весь день патрулируют зоркие птицы, поступает в распоряжение летучих мышей и козодоев. Высоко в ветвях деревьев летающие белки сменяют своих серых сестер. Олень и скунс осторожно крадутся по лесным тропинкам, откуда только что улетели дневные птицы прыгуны. На лугах и полянах земляные черви выползают из нор, чтобы попировать на славу и найти подругу; только на рассвете они вновь скрываются в земле.

При передвижениях ночью человек полагается на чувствительность собственных глаз или на свет, который разгоняет тьму. Однако почти все его братья — животные — проводят половину жизни в темноте. Обладающие исключительной чувствительностью глаза и люминесцентные органы имеются лишь у животных морских глубин, где нам редко приходится с ними встречаться. Не потому ли летними ночами в поле мы с таким восторгом наблюдаем за светлячком?

Уже с первых минут жизни обыкновенный светлячок Lampyris испускает в темноте мягкий свет. Только что отложенные яйца этого насекомого как бы светятся изнутри. Какое преимущество дает яйцам эта удивительная способность? Зачем нужны сверкающему червячку маленькие светящиеся пятнышки на его спине? Даже Шекспир интересовался его «бездейственным светом». Только когда сверкающий червячок превращается во взрослого светлячка, мигающие огоньки на хвосте становятся частью его информационной системы, напоминая сигнальные огни пароходов ночью. Устроившись на краешке листа, самка светлячка зазывает пролетающего мимо самца вспышками света, излучаемыми через определенные промежутки времени после каждого светового сигнала самца У самца необыкновенно большие глаза, и он видит этот сигнал, поворачивает на лету и направляется к самке, чтобы сесть рядом с ней.

По-видимому, ни человек, ни животное не используют полностью всех своих возможностей, чтобы добиться преимуществ перед соперниками. частности, это утверждение справедливо в том, что касается области применения чувств. Каждый вид животных реагирует лишь на малую часть той богатейшей информации, которая достигает его нервной системы, и не обращает внимания на множество других изменений окружающей среды.

Нередко мы замечаем подобное самоограничение у известных нам животных, но не видим его в собственном поведении. Как по-разному мы смотрим на открывающийся перед нашими глазами мир! Так, глядя на участок холмистой земли где-нибудь в Пенсильвании, фермер видит гектары, занятые определенными сельскохозяйственными культурами, и судит о том, как они растут. Натуралист думает о растениях и животных, населяющих эти места, и изменчивых взаимосвязях, которые существуют между этими двумя царствами.

© 2023
Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru